Неточные совпадения
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже
начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем,
с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще
меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Там, между прочим, он познакомился
с помещиком Ноздревым, человеком лет тридцати, разбитным
малым, который ему после трех-четырех слов
начал говорить «ты».
— Ага! попались! — закричал он,
маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и
начал тщательно рассматривать его макушку, — потом
с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и
начал дуть под клеенку и крестить ее. — О-ох жалко! О-ох больно!.. сердечные… улетят, — заговорил он потом дрожащим от слез голосом,
с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.
Он
начинал дрожать и одну минуту
с каким-то особенным любопытством и даже
с вопросом посмотрел на черную воду
Малой Невы.
Знаете, мне всегда было жаль,
с самого
начала, что судьба не дала родиться вашей сестре во втором или третьем столетии нашей эры, где-нибудь дочерью владетельного князька или там какого-нибудь правителя или проконсула в
Малой Азии.
Он бросился на нее
с топором: губы ее перекосились так жалобно, как у очень
маленьких детей, когда они
начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать.
Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он приближался к ней тогда
с топором, а она отходила от него к стене, выставив вперед руку,
с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как
маленькие дети, когда они вдруг
начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать.
Блаженно улыбаясь, к лавровому дереву подошел
маленький, тощий офицер и
начал отламывать ветку лавра. Весь он был новенький, на нем блестели ремни, пряжки. Сияли большие глаза. Смуглое, остроносое лицо
с маленькой черной бородкой ‹заставило Самгина подумать...
Когда у дяди Хрисанфа веселый студент Маракуев и Поярков
начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со своим приятелем Прейсом, евреем,
маленьким и элегантным,
с тонким лицом и бархатными глазами, Самгин слушал эти споры почти равнодушно, иногда —
с иронией.
Поцеловав его, она соскочила
с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет
с красными камешками. Столкнув браслет пальцем в ящик столика, Самгин закурил папиросу,
начал приводить в порядок впечатления дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно
малое место. Было даже неловко убедиться в этом, — он почувствовал необходимость объясниться
с самим собою.
Начал он рисовать фигуру Марины
маленькой, но постепенно, незаметно все увеличивал, расширял ее и, когда испортил весь лист, — увидал пред собой ряд женских тел, как бы вставленных одно в другое и заключенных в чудовищную фигуру
с уродливыми формами.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он
начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело,
с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и
с самого
начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки:
маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Вот если б
с них
начать, тогда бы у вас этой печали не было, а у меня было бы
меньше седых волос, и Вера Васильевна…
Наконец Саброски, вздохнув глубоко и прищурив глаза,
начал говорить так тихо, как дух, как будто у него не было ни губ, ни языка, ни горла; он говорил вздохами; кончил, испустив продолжительный вздох. Кичибе,
с своей улыбкой,
с ясным взглядом и наклоненной головой, просто, без вздохов и печали, объявил, что сиогун, ни больше ни
меньше, как gestorben — умер!
Остальная половина дороги,
начиная от гостиницы, совершенно изменяется: утесы отступают в сторону, мили на три от берега, и путь, веселый, оживленный, тянется между рядами дач, одна другой красивее. Въезжаешь в аллею из кедровых, дубовых деревьев и тополей: местами деревья образуют непроницаемый свод; кое-где другие аллеи бегут в сторону от главной, к дачам и к фермам, а потом к Винбергу,
маленькому городку, который виден
с дороги.
Потом стал расставлять перед каждым
маленькие тарелки,
маленькие ножи,
маленькие вилки и
с таким же проворством
начал носить десерт: прекрупный янтарного цвета виноград и к нему большую хрустальную чашку
с водой, груши, гранаты, фиги и арбузы.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия
с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич
с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники,
начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех
маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить всех опасных.
Девочка действительно была серьезная не по возрасту. Она
начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз
с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз.
Маленькая жизнь вносила
с собой теплую, светлую струю в мирную жизнь мельничного флигелька.
Вот это и
начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться
малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела
с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Пробившие часы помогли
начать разговор. Ударило скорым боем на дешевых
маленьких стенных часах
с гирями ровно двенадцать.
Федор Павлович, например,
начал почти что ни
с чем, помещик он был самый
маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами.
Он встречал
маленьких гостей
с благоговением, ходил около них, услуживал, готов был их на себе возить, и даже впрямь
начал было возить, но Илюше эти игры не понравились и были оставлены.
Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось
с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса
начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало
меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
На другой день
с бивака мы снялись рано и пошли по тропе, проложенной у самого берега реки. На этом пути Нахтоху принимает в себя
с правой стороны два притока: Хулеми и Гоббиляги, а
с левой — одну только
маленькую речку Ходэ. Нижняя часть долины Нахтоху густо поросла даурской березой и монгольским дубом.
Начиная от Локтоляги, она постепенно склоняется к югу и только около Хулеми опять поворачивает на восток.
После ужина люди
начали устраиваться на ночь. Некоторые из них поленились ставить комарники и легли спать на открытом воздухе, покрывшись одеялами. Они долго ворочались, охали, ахали, кутались
с головой, но это не спасало их от гнуса. Мелкие насекомые пробирались в каждую
маленькую складку. Наконец один из них не выдержал.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек —
Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей
начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы
с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась
с самоваром.
Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал
с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем
начали беседовать, как будто век были знакомы.
Кстати, говоря о сосланных, — за Нижним
начинают встречаться сосланные поляки,
с Казани число их быстро возрастает. В Перми было человек сорок, в Вятке не
меньше; сверх того, в каждом уездном городе было несколько человек.
За неимением другого, тут есть наследство примера, наследство фибрина. Каждый
начинает сам и знает, что придет время и его выпроводит старушка бабушка по стоптанной каменной лестнице, — бабушка, принявшая своими руками в жизнь три поколения, мывшая их в
маленькой ванне и отпускавшая их
с полною надеждой; он знает, что гордая старушка уверена и в нем, уверена, что и из него выйдет что-нибудь… и выйдет непременно!
Недели
с три каждый день я, не разгибая спины, мучился часа по два сряду, покуда наконец не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже не так сильно; рука почти не ерзала по столу; клякс становилось
меньше; ряд палок уже не представлял собой расшатавшейся изгороди, а шел довольно ровно. Словом сказать, я уже
начал мечтать о копировании палок
с закругленными концами.
— Ты славный
малый,
начинаешь недурно! —
с покровительственной важностью одобрил меня Крыштанович. В его глазах мне недоставало еще только карцера и порки.
В каждом классе у Кранца были избранники, которых он мучил особенно охотно… В первом классе таким мучеником был Колубовский,
маленький карапуз,
с большой головой и толстыми щеками… Входя в класс, Кранц обыкновенно корчил примасу и
начинал брезгливо водить носом. Все знали, что это значит, а Колубовский бледнел. В течение урока эти гримасы становились все чаще, и, наконец, Кранц обращался к классу...
Стабровский кое-как уговорил мисс Дудль остаться, и это послужило только к тому, что Дидя окончательно ее возненавидела и
начала преследовать
с ловкостью обезьяны. Изобретательность
маленького инквизитора, казалось, не имела границ, и только английское терпение мисс Дудль могло переносить эту домашнюю войну. Дидя травила англичанку на каждом шагу и, наконец, заявила ей в глаза.
— Свое-то
маленькое бросил, Галактион Михеич, а за большим чужим погнался.
С бритоусыми и табашниками
начал знаться,
с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
Дошли до конца съезда. На самом верху его, прислонясь к правому откосу и
начиная собою улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской,
с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами.
С улицы он показался мне большим, но внутри его, в
маленьких полутемных комнатах, было тесно; везде, как на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди, стаей вороватых воробьев метались ребятишки, и всюду стоял едкий, незнакомый запах.
Гораздо более смелости и горячности к детям показывают кроншнепы
малого рода; средние — осторожнее, а большие даже
с первого раза никогда не налетают слишком близко на человека, разве как-нибудь нечаянно: они сейчас удалятся на безопасное расстояние и
начнут летать кругом, испуская свои хриплые, как будто скрипящие, короткие трели.
Первое уменьшение числа перепелок после порядочного мороза или внезапно подувшего северного ветра довольно заметно, оно случается иногда в исходе августа, а чаще в
начале сентября; потом всякий день
начинаешь травить перепелок каким-нибудь десятком
меньше; наконец,
с семидесяти и даже восьмидесяти штук сойдешь постепенно на три, на две, на одну: мне случалось несколько дней сряду оставаться при этой последней единице, и ту достанешь, бывало, утомив порядочно свои ноги, исходив все места, любимые перепелками осенью: широкие межи
с полевым кустарником и густою наклонившеюся травою и мягкие ковылистые ложбинки в степи, проросшие сквозь ковыль какою-то особенною пушистою шелковистою травкою.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака
с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не
начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется
маленькая дудочка из гусиного пера или кожи
с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может попасть к вам на стол…
18 октября мы распрощались
с селением Акур-Дата. При впадении своем в Тумнин река Акур разбивается на два больших и несколько
малых рукавов. Когда идешь по одному из них и не видишь остальных, кажется, будто Акур небольшая речка, но затем протоки
начинают сливаться, увеличиваться в размерах и, наконец, исчезают совсем. Тогда только выясняется истинная ширина реки.
— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не
меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво
начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества
с вашей стороны.
С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
Исполнение своего намерения Иван Петрович
начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний
малый стал ходить
с обнаженными икрами и
с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович,
с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Ермошка любил, когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников, и они чуть не свалились вместе
с седлом. Этот
маленький эпизод несколько освежил их, и они опять запели во все горло про сибирского генерала. Только подъезжая к Балчуговскому заводу, Яша
начал приходить в себя: хмель сразу вышибло. Он все чаще и чаще стал пробовать свой затылок…
Илюшка вообще был сердитый
малый и косился на солдата, который без дела только место просиживает да другим мешает. Гнать его из лавки тоже не приходилось, ну, и пусть сидит, черт
с ним! Но чем дальше, тем сильнее беспокоили эти посещения Илюшку. Он
начинал сердиться, как котенок, завидевший собаку.
Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него
маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем
с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже
с семьей своей переселится в Россию.
— На что тебе было говорить обо мне! на что мешать мое имя! хотел сам ссориться, ну и ссорься, а
с какой стати мешать меня! Я очень дорожу ее вниманием, что тебе мешать меня! Я ведь не
маленький, чтобы за меня заступаться, — частил Помада и
с этих пор
начал избегать встреч
с Розановым.
— Конвент в
малом виде, — опять проговорила маркиза, кивнув
с улыбкой на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя на Арапова, — какие глаза-то, глаза — страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно сказала: — Будет им, будет, как эти до них доберутся да
начнут их трепать.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических
начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, —
маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать
с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но
с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
И тотчас же девушки одна за другой потянулись в
маленькую гостиную
с серой плюшевой мебелью и голубым фонарем. Они входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони, называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба… Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за шею и, по обыкновению,
начинали клянчить...
Я
начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение книг, разговоры
с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не
маленький, ты все понимаешь; как ты об этом думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я
начинал свысока посматривать на окружающих меня людей.